Я оказался прав. Я всегда прав.
Андрей Вознесенский
Х. В.Пещера за мною искрит, как кресало.
Я – воскресаю.
Мария, поверь мне! Окстись, Куросава.
Я – воскресаю.
Под нами ристалища. Птичьи стаи.
Мелькают бутылками башни Кремля.
Я потрясающе воскресаю.
Качнётся затылком планета Земля.
Я – воскресаю!
Летит сзади жизнь, как пустая соломинка.
Иные пути горизонт отворил.
И некто, весь в белом, похож на садовника,
как будто бы камень с души отвалил.
Но каждая малость в селенье Эммаус
кричит: "Понимаешь, чуток задержись!"
Неужто бессмертье, куда подымаюсь,
ценней, чем гримасничающая жизнь?
Работа тяжёлая – воскресение:
осталась кровавая мука испарины.
Она – никаким неземным просветлением,
увы, не исправлена.
На третьи сутки ты встанешь разутая,
увидишь на кухне разгромленный стол,
ты в полном рассудке, но это не шутка, –
кто-то вошёл.
На третьи сутки я вызову трепет.
Ты лучше в Евангелье посмотри.
Сталин умер в 53-м,
Воскресший дал рыбин – 153.
А ножки твои холодны, как рыбёшки.
Опять воскресенье в преддверье весны.
"Опять те же сны", - ты сквозь сон улыбнёшься.
И я в потрясенье! "Опять те же сны…"
Ты знаешь, как вырубить полтергейсты,
как выбрать шпинат.
Но даже под стрижкою посттургеневской
тебе воскресения не понять.
Во мне воскресают и Пресня, и Пресли,
и папские инвалидные кресла.
Тайфун поглощает людскую заразу,
как ухо безумного унитаза!
Крысиные страхи – кораблекрушение.
Начальников fuckаю.
Горят керосинные воскресения.
Горят люди-факелы.
И жаждет реванша эстрады жупел.
Фома прозревавший мне раны щупал.
Все стало обычным, как чай с круассаном.
Я – воскресаю.
Со свечками торт розовеет, как вымя,
полтергейсты его вкушают.
Бог назвал нас "жестоковыйными"
с необрезанным сердцем и ушами.
Мультяшки Японии,
грусть Хокусая,
другими непонятый –
в других воскресаю.
Ни сплетен, ни слухов,
назло медицине.
Во имя Духа,
Отца и Сына.
Я нужен – как пристани
зов парохода.
Я знаю, что истина –
это Свобода.
Как будто безумный моряк на мачтах,
не понимаю, что восклицаю,
я вижу тебя, неродившийся мальчик
тебе – воскресаю.
В Лопаткиной вдруг проступает Карсавина.
В других – ВОСКРЕСАЮ!
Мои зубы смеются с улицы.
Мои губы с Твоими целуются.
Мои руки с Твоими сплетаются –
это муки реабилитации.
Мои очи – укор очкарикам.
В моих почках – "бочковое с гарликом".
Мысли-мухи в мозгу базарятся.
Это муки цивилизации.
Этажи снижаются в лифте.
Дух мой с плотью ещё в конфликте.
У Есенина спазмы шейные –
это плата за воскрешение.
Пуская назавтра след потерялся,
жизнь – метафора христианства.
Гамадрилы гадят в церковке сельской,
мой прапрадед – архимандрит Вознесенский.
ХХ век улетает, тлея,
как два креста Святого Андрея.
В XXI соединим,
+ один муэдзин.
Мощным крещендо
шатая зал,
своим воскрешеньем
Христос сказал:
"Я первый страдаю
от бед несуразных,
в Тьмутаракани, в Гвинее-Биссау
я вас заслоняю крестообразно,
за всех – ВОСКРЕСАЮ!"
СоскучилсяКак скученно жить в толпе.
Соскучился по Тебе.
По нашему Сууксу.
Тоскую. Такой закрут.
По курточке из лоскут,
которую мы с Тобой
купили на Оксфорд-street.
Ты скажешь, что моросит…
Скучаю по моросьбе.
Весь саксаулочный Крым,
что скалит зубы в тепле,
не сравнится с теплом Твоим.
Соскучился по Тебе.
По взбалмошному леску
С шлагбаумовой каймой,
как по авиаписьму,
отосланному Тобой.
Соскучился по шажку,
запнувшемуся в дому.
Соскучился по соску
напрягшемуся Твоему.
Всю кучерскую Москву
ревную я потому,
что жили мы пять минут,
и снова опят во тьму!
И нас спасти не придут
ни Иешуа, ни Проку-…
Все яблочки из прейску-
червивые, точно Q.
Угу!
Я – совсем ку-ку!
Сейчас заскулю как су-
ка бескудниковская! Хочу
в замученные жемчу-
жины серых Твоих глазищ!
Ты тоже не возразишь,
что хочешь на Оксфорд-street.
Гитара в небе летит.
При чём ту она? А при том!
Сказал мне Андре Бретон
о том,
что летит она, похожая на биде.
Паскуды! Пошли все на!..
Соскучился по Тебе.
Соскучился и т. п…
Х. В.Пещера за мною искрит, как кресало.
Я – воскресаю.
Мария, поверь мне! Окстись, Куросава.
Я – воскресаю.
Под нами ристалища. Птичьи стаи.
Мелькают бутылками башни Кремля.
Я потрясающе воскресаю.
Качнётся затылком планета Земля.
Я – воскресаю!
Летит сзади жизнь, как пустая соломинка.
Иные пути горизонт отворил.
И некто, весь в белом, похож на садовника,
как будто бы камень с души отвалил.
Но каждая малость в селенье Эммаус
кричит: "Понимаешь, чуток задержись!"
Неужто бессмертье, куда подымаюсь,
ценней, чем гримасничающая жизнь?
Работа тяжёлая – воскресение:
осталась кровавая мука испарины.
Она – никаким неземным просветлением,
увы, не исправлена.
На третьи сутки ты встанешь разутая,
увидишь на кухне разгромленный стол,
ты в полном рассудке, но это не шутка, –
кто-то вошёл.
На третьи сутки я вызову трепет.
Ты лучше в Евангелье посмотри.
Сталин умер в 53-м,
Воскресший дал рыбин – 153.
А ножки твои холодны, как рыбёшки.
Опять воскресенье в преддверье весны.
"Опять те же сны", - ты сквозь сон улыбнёшься.
И я в потрясенье! "Опять те же сны…"
Ты знаешь, как вырубить полтергейсты,
как выбрать шпинат.
Но даже под стрижкою посттургеневской
тебе воскресения не понять.
Во мне воскресают и Пресня, и Пресли,
и папские инвалидные кресла.
Тайфун поглощает людскую заразу,
как ухо безумного унитаза!
Крысиные страхи – кораблекрушение.
Начальников fuckаю.
Горят керосинные воскресения.
Горят люди-факелы.
И жаждет реванша эстрады жупел.
Фома прозревавший мне раны щупал.
Все стало обычным, как чай с круассаном.
Я – воскресаю.
Со свечками торт розовеет, как вымя,
полтергейсты его вкушают.
Бог назвал нас "жестоковыйными"
с необрезанным сердцем и ушами.
Мультяшки Японии,
грусть Хокусая,
другими непонятый –
в других воскресаю.
Ни сплетен, ни слухов,
назло медицине.
Во имя Духа,
Отца и Сына.
Я нужен – как пристани
зов парохода.
Я знаю, что истина –
это Свобода.
Как будто безумный моряк на мачтах,
не понимаю, что восклицаю,
я вижу тебя, неродившийся мальчик
тебе – воскресаю.
В Лопаткиной вдруг проступает Карсавина.
В других – ВОСКРЕСАЮ!
Мои зубы смеются с улицы.
Мои губы с Твоими целуются.
Мои руки с Твоими сплетаются –
это муки реабилитации.
Мои очи – укор очкарикам.
В моих почках – "бочковое с гарликом".
Мысли-мухи в мозгу базарятся.
Это муки цивилизации.
Этажи снижаются в лифте.
Дух мой с плотью ещё в конфликте.
У Есенина спазмы шейные –
это плата за воскрешение.
Пуская назавтра след потерялся,
жизнь – метафора христианства.
Гамадрилы гадят в церковке сельской,
мой прапрадед – архимандрит Вознесенский.
ХХ век улетает, тлея,
как два креста Святого Андрея.
В XXI соединим,
+ один муэдзин.
Мощным крещендо
шатая зал,
своим воскрешеньем
Христос сказал:
"Я первый страдаю
от бед несуразных,
в Тьмутаракани, в Гвинее-Биссау
я вас заслоняю крестообразно,
за всех – ВОСКРЕСАЮ!"
СоскучилсяКак скученно жить в толпе.
Соскучился по Тебе.
По нашему Сууксу.
Тоскую. Такой закрут.
По курточке из лоскут,
которую мы с Тобой
купили на Оксфорд-street.
Ты скажешь, что моросит…
Скучаю по моросьбе.
Весь саксаулочный Крым,
что скалит зубы в тепле,
не сравнится с теплом Твоим.
Соскучился по Тебе.
По взбалмошному леску
С шлагбаумовой каймой,
как по авиаписьму,
отосланному Тобой.
Соскучился по шажку,
запнувшемуся в дому.
Соскучился по соску
напрягшемуся Твоему.
Всю кучерскую Москву
ревную я потому,
что жили мы пять минут,
и снова опят во тьму!
И нас спасти не придут
ни Иешуа, ни Проку-…
Все яблочки из прейску-
червивые, точно Q.
Угу!
Я – совсем ку-ку!
Сейчас заскулю как су-
ка бескудниковская! Хочу
в замученные жемчу-
жины серых Твоих глазищ!
Ты тоже не возразишь,
что хочешь на Оксфорд-street.
Гитара в небе летит.
При чём ту она? А при том!
Сказал мне Андре Бретон
о том,
что летит она, похожая на биде.
Паскуды! Пошли все на!..
Соскучился по Тебе.
Соскучился и т. п…